Неточные совпадения
По матери поруганной,
Как по
змее растоптанной,
Кровь первенца прошла,
По мне обиды смертные
Прошли неотплаченные,
И плеть по мне прошла!
Свекру-батюшке
Поклонилася:
Свекор-батюшка,
Отними меня
От лиха мужа,
Змея лютого!
Свекор-батюшка
Велит больше бить,
Велит
кровь пролить…
Свекровь-матушке
Поклонилася:
Свекровь-матушка,
Отними меня
От лиха мужа,
Змея лютого!
Свекровь-матушка
Велит больше бить,
Велит
кровь пролить…
— Опять! Вот вы какие: сами затеяли разговор, а теперь выдумали, что люблю. Уж и люблю! Он и мечтать не смеет! Любить — как это можно! Что еще бабушка скажет? — прибавила она, рассеянно играя бородой Райского и не подозревая, что пальцы ее, как
змеи, ползали по его нервам, поднимали в нем тревогу, зажигали огонь в
крови, туманили рассудок. Он пьянел с каждым движением пальцев.
Он на улице, во дворце, с своими детьми и министрами, с вестовыми и фрейлинами пробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей
змеи — останавливать
кровь в жилах.
Райнер, удерживая одною рукою хлещущую фонтаном
кровь, хотел позвать кого-нибудь из ночевавшей в сенях прислуги, но прежде, чем он успел произнесть чье-нибудь имя, хата потряслась от страшного удара, и в углу ее над самою головою Райнера образовалась щель, в которую так и зашипела
змеею буря.
Переплелись их ветки между собой; как
змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг много стоил пота и
крови тем людям.
«Он засмеялся и пошел, куда захотелось ему, — к одной красивой девушке, которая пристально смотрела на него; пошел к ней и, подойдя, обнял ее. А она была дочь одного из старшин, осудивших его. И, хотя он был красив, она оттолкнула его, потому что боялась отца. Она оттолкнула его да и пошла прочь, а он ударил ее и, когда она упала, встал ногой на ее грудь, так, что из ее уст
кровь брызнула к небу, девушка, вздохнув, извилась
змеей и умерла.
А когда очнулся, то увидал, что сидит в овраге и на груди у него болтаются оборванные подтяжки, брюки лопнули, сквозь материю жалобно смотрят до
крови исцарапанные колени. Всё тело полно боли, особенно болела шея, и холод точно кожу с него сдирал. Запрокинувшись назад, Евсей посмотрел на обрыв, — там, под белым сучком берёзы, в воздухе качался ремень тонкой
змеёй и манил к себе.
— Да уж верно: и
кровь умеет заговаривать, и траву всякую знает. Кого
змея укусит, лошадь разнеможется, с глазу кому попритчится, — все к Арефе идут. Не прост человек, одним словом…
Перед нею Федосей плавал в
крови своей, грыз землю и скреб ее ногтями; а над ним с топором в руке на самом пороге стоял некто еще ужаснее, чем умирающий: он стоял неподвижно, смотрел на Ольгу глазами коршуна и указывал пальцем на окровавленную землю: он торжествовал, как Геркулес, победивший
змея: улыбка, ядовито-сладкая улыбка набегала на его красные губы: в ней дышала то гордость, то презрение, то сожаленье — да, сожаленье палача, который не из собственной воли, но по повелению высшей власти наносит смертный удар.
Освещённый огнём костра, Шакро извивался
змеёй, прыгал на одной ноге, выбивал дробь обеими, и его блестящее в огне тело покрывалось крупными каплями пота, они казались красными, как
кровь.
У меня в мозгу точно гвоздь, будь он проклят вместе с моим самолюбием, которое сосет мою
кровь, сосет, как
змея…
Некоторые охотники кладут
змею в ствол заряженного ружья, притискивают шомполом и выстреливают, после чего оставляют ружье на несколько часов на солнце или на горячей печке, чтобы
кровь обсохла и хорошенько въелась в железо.
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За грехи это над нами! Ушла от мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а
кровью. Отогрели мы
змею на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду ждать, буду ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
А Устинья следом за ним. Мерными шагами, ходко спешит она к перелеску, огнем пышет лицо, искрами брызжут глаза, губы от гнева и ревности так и подергивает. «Коль не мне, никому за тобой не быть!..
Крови твоей напьюсь, а другой не отдам!.. А эту разлучницу, эту
змею подколодную!.. Корнями ее обвести, зельем опоить, ножом зарезать!..»
В нас с ужасом мешалось омерзенье,
Когда над
кровью скорчившийся
змей,
Жуя тела, кривился в наслажденье...
То
змей от гор извивы к ним влачил
И к полю полз,
кровь издали почуя.
Тут жалости мне передать нет сил...
Тот
змей, что, все глотая иль увеча,
От нашей
крови сам жирел и рос,
Был кесаря свирепого предтеча!
Схватывает он
змея своими могучими руками прямо под голову, жмет ее изо всей силы, наливаются
кровью глаза чудовища, и вдруг струя алой
крови как фонтаном брызжет из пасти и жало смертоносное упадает к ногам Якова Потаповича.
— Так ты думала,
змея подколодная, что жить тебя я оставлю после того, гадину, что не залью я боль свою сердечную
кровью твоею поганою?..
— Нет, видит Бог, я прав;
кровь моя останется на вас и когда-нибудь сожжет ваши души, совесть загложет вас, богопротивники, и тебя, гнусная жена-змея!.. Я клялся Иоанну в доброжелательности, но без измены моему истинному государю, Великому Новгороду, без измены вам, моим брат…
— Нет, видит Бог, я прав;
кровь моя останется на вас и когда-нибудь сожжет ваши души, совесть загложет вас, богопротивники, и тебя, гнусная жена-змея!.. Я клялся Иоанну в доброжелательстве, но без измены моему истинному государю, Великому Новгороду, без измены вам, моим брат…
Хотел погнаться он за ожившим
змеем, да оглянулся на княжну — и видит, лежит она на тропинке без памяти, вся алою
кровью забрызгана. Забыл он и чудище, и все на свете, бросился к Евпраксии, близко наклонился к ней — и
крови алой еще больше стало на голубом сарафане.
Табор их теперь представлял чрезвычайно большое оживление: здесь пылали костры, кипели котлы с рыбой, пили вино и плясали; фокусники лили из одного сосуда воду и
кровь, пускали из рукава лебедей, а когда народ слишком надвигал на них и стеснял их арену, они бросали на землю вишневые жезлы, собранные из мелких штучек, искусно нанизанных на тонкую струну, и когда брали эти жезлы искусною рукой за конец, то жезлы изгибались и вертелись, как
змеи.